Жорж Клотц - Доллары за убийство Долли [Сборник]
Корбетт навострил уши.
— Ты что, подсмотрел его гороскоп?
Боральский покачал головой:
— Да нет. Я просто навел справки у знающих людей. Его осудили поспешно и сделали не все, что полагается. Само преступление доказывает, что у него не все дома и мозги величиной с ядрышко ореха. «Нью-Йорк Таймс» опубликовала интервью с одним из надзирателей Доуфен-мора: Крэнсон так и не понял, что с ним делают, оживлялся только тогда, когда приносили пожрать, а на стул сел так, как я сяду в кресло кинотеатра. Ясно, что ему место в психушке, а не на электрическом стуле. И вот за этим парнем гоняется полиция всего штата, имея разрешение стрелять, как только его брюхо окажется на мушке. И еще одно…
— Что?
Боральский набрал в грудь воздуха:
— Он родом из Швеции. Если бы он был американцем, его судили бы иначе.
Глаза Корбетта блеснули.
— Это в тебе польская кровь взыграла, а?
Боральский знал, что именно сейчас надо выложить все козыри.
— Сегодня я встретил у Бонго одного из присяжных. После третьей рюмки он мне вывернул свое нутро. Он уверен, что приговор будет отменен.
Боральский, нашарив бычок в кармане потрепанной куртки, закурил.
— …Вот на это и нужно делать ставку. Надо опередить всех, объявив, что в этом деле три жертвы: Долли, ее хахаль и Свен Крэнсон. Даю голову на отсечение, что через два дня об этом завопят все газеты.
Корбетт, заворчав, провел легкий хук левой и блокировал воображаемый ответ справа. Глаза его были сощурены.
— Ну ладно, — сказал он, — тогда надо признать, что совершенно иначе выглядит роль Бэнсфилда. Если Крэнсон — полоумный бедняга, которого едва не зажарили по ошибке, то Бэнсфилд становится героем. Что-то вроде Робин Гуда.
Боральский энергично кивнул:
— Не надо забывать, что он уложил охранника во время бегства из тюрьмы и прикончил одного из добровольцев в лесу. Но что-то такое в этом есть, и в эту точку надо бить: таинственный мститель, который вырывает обиженного богом из когтей суда неправедного. Я уже вижу заголовок на целую страницу: «Бэнсфилд — это Зорро в деле Крэнсона?»
Корбетт фыркнул. Лысина его побагровела — верный знак того, что у него возник интерес.
— Не так резко, сынок. Что ты узнал об этом парне?
— Ничего, — сказал Боральский. — В Соединенных Штатах 17 842 Бэнсфилда, числящихся в полицейских картотеках, — один другого лучше. Документы, которые он представил, чтобы получить должность надзирателя, оказались фальшивыми. В тюрьме методом исключения удалось обнаружить три очень плохих отпечатка пальца; их проверили, и выяснилось, что он никогда не имел дела с полицией. Для нас это замечательно — мы можем рассказывать о нем все, что угодно. Можем сделать из него идеалиста или супермена — словом, все, что хотим. А в конце я напущу тумана и пообещаю, что в следующих номерах дам исчерпывающие разъяснения.
Корбетт наклонился вперед:
— А будут они у тебя?
— Черт возьми, откуда мне знать, — сказал Боральский, — может быть, и да. Нас это все равно ни к чему не обязывает, и мы можем слегка порезвиться. Может, я сумею ухватиться за какую-нибудь соломинку.
— Хм, — сказал Корбетт, — знаю я, за какие соломинки ты ухватываешься у Бинго.
Некоторое время он скреб свой нос, не отвечая на телефонные звонки, затем вдруг смахнул все бумаги со стола.
— Ладно, — сказал он, — запустим твою штуковину. Завтра возьмешь с собой Смоки — пусть сделает новые снимки, неважно какие: дом Элфида или Доуфенмор с птичьего полета.
Боральский улыбнулся:
— Так я иду в кассу, патрон, а завтра вы получите продолжение. Вот увидите, мы будем первыми, кто взглянет на эту историю с другой стороны. Остальные сделают то же, голову на отсечение.
— Полегче, полегче, — осадил его Корбетт, — очень уж не зарывайся.
— Я всегда зарывался, — сказал Боральский. — Первая собака, которую я задавил, оказалась любимой сучкой сенаторской дочери. Дочка жила в Сен-Луисе, а собачонку я укокошил в Далласе — девица там забавлялась с одним парнем, слегка почистившим кассу Флойт-банка. Две тысячи мне заплатили, чтобы я придержал при себе статейку на десять строк.
— Ладно, поляк, — проворчал Корбетт, — я знаю, что ты парень не промах. Смотри, чтобы здесь не промахнуться, потому что я не хочу, чтобы папаша Элфид наточил на нас зуб. Я бы предпочел боксировать сорок пять раундов против Фрэзера, чем заиметь такого врага, как Элфид.
Боральский, встав, вынул смятую статью из кармана.
— До скорого, патрон, завтра приду в одиннадцать и захвачу Смоки. Обязательно будет что-то новенькое.
— Без этого можешь не заявляться, — сказал Корбетт.
Он смотрел, как закрывается дверь. Этот Боральский!
Без царя в голове, но нет второго такого пройдохи, а уж о бейсболе лучше его никто не пишет. Жаль, что за один вечер пропивает то, что заработал в три месяца. Бывали дни, когда он не мог заплатить даже за яйцо без соли в самой захудалой пивнушке Уорлока, улицы бродяг.
Встряхнувшись, Корбетт быстро просмотрел статью Бо-ральского. Написано лихо, у парня был хороший сильный удар, и бил он метко. Нажал на кнопку внутреннего.
— Переделываем номер… да… целиком. Все страницы о деле Крэнсона. Давайте пошевеливайтесь.
Отпустив кнопку, он встал в стойку, полусогнув свои кривые ноги, и дал серию из трех прямых по своей прыгающей тени. Затем посмотрел на фотографию Уолкотта, боксирующего в Мэдисон Сквэр Гарден.
— Старина, — сказал он, — спорим, что в пяти раундах ты и трех раз меня не коснешься.
Он чувствовал себя в отличной форме.
* * *Крэнсон, раздавив пальцами окурок, взял пачку и разочарованно скомкал ее. Райнер, не поворачивая головы, вынул из кармана свою и хотел было протянуть ее шведу, но заметил, что она тоже пуста.
Не говоря ни слова, он встал, надел пиджак и шляпу и вышел. Из кабины грузовика раздалось потрескивание. Старк метнулся к наушникам; голос звучал очень тихо, это был почти шепот:
— Он вышел.
Старк посмотрел на часы — было 13.25.
— Не теряйте его из виду.
Он вытер платком лоб.
— Вошел в лифт, спускается.
В холле один из инспекторов свернул газету, пошел следом за Райнером и метров через двадцать растворился в толпе.
— Не теряйте его из виду, — повторил Старк, — не мешайте ему, если с ним кто-нибудь заговорит, установите наблюдение.
Райнер, остановившись у светофора, посмотрел на регулировщика, перешел улицу и вошел в лавчонку.
Какой-то старик, по виду бродяга, вошел следом за ним и стал разглядывать витрину с открытками.
— Пачку «Лаки», — сказал Райнер.
Заплатив, он вышел.
Бродяга, подойдя к стойке, вынул уоки-токи.
— Купил пачку сигарет и вышел.
Райнер вновь пересек улицу, вошел в холл и поднялся на лифте на свой этаж. Старк грыз ноготь и перестал его обрабатывать, только когда потрескивание возвестило о возобновлении связи.
— Поднялся на свой этаж.
— В контакт с кем-нибудь вступал?
— Нет, прием.
Двери лифта раскрылись, и Райнер вышел на площадку. В коридре молодая женщина водила пылесосом по ковру. Улыбнувшись ей, он повернул ключ в замке и вошел. Протянув Крэнсону пачку, сказал просто:
— Полиция.
Швед взял пачку, неотрывно глядя в лицо своему спасителю.
— Где?
Райнер сделал широкий жест рукой.
— Повсюду.
Та, что убиралась в коридоре, конечно, была не одна: если ее поставили сюда, значит, вокруг их было несколько сотен.
Он сел, скрестив ноги, и глубоко задумался.
Раз они не пытались сразу его схватить, раз они все еще не вломились в квартиру, стало быть, не знали, что он и Бэнсфилд — это одно лицо. А главное, они не знали, что Крэнсон находится здесь.
У них была только одна возможность напасть на его след — Беллавоун. Ему удалось легко оторваться от девчонки, но, возможно, она позднее все же выследила его. Если это так, то они должны принимать его за человека, поместившего объявление, и не станут его пока трогать, надеясь, что кто-нибудь войдет с ним в контакт.
Крэнсон, тяжело ступая, подошел и встал прямо перед ним. Лицо его было совершенно спокойным и выражало только доверчивый вопрос. В толстых губах торчала сигарета.
Райнер, подняв руку, зажег спичку о свой. большой палец.
— Уходим, — сказал он.
— Когда?
Райнер задул огонь и аккуратно положил обгоревшую спичку в пепельницу.
— Сегодня вечером. Ты сделаешь все так, как я тебе скажу.
Он знал, что этого можно было не говорить и что Крэнсон подчинится ему слепо.
* * *Зажглись первые неоновые вывески.
Это был самый благоприятный час, время сумерек, когда электрическое освещение рассеивает остатки дневного света и все становится призрачным и туманным.
